МАКАРЕВИЧ. НЕМНОГО БИОГРАФИИ

Если кто-нибудь скажет вам, уважаемые читатели, что все песни «Машины времени», авторство которых зарегистрировано за Макаревичем, — это песни Макаревича, можете смело плюнуть этому человеку в глаза. Или в какое-нибудь другое, более интересное вам место.

Я могу торжественно заявить, что подавляющее большинство стихов действительно принадлежат Макару, что в песнях были какие-то его музыкальные идеи, но музыка… Тут уж увольте, музыка в песнях на стихи Макаревича — это коллективное произведение многих людей, которые работали с ним в «Машине времени» в разные годы.

Музыка состоит из множества нюансов. Это не просто набор нот или аккордов, это выражение творческих возможностей тех, кто соприкоснулся с музыкой в процессе ее превращения из бумажки с нотами или напеванием под гитару в то, что исполняется на концертах или записывается на пластинках.

Уверяю вас как профессионал, что если бы Макаревич исполнял те песни, которые он приносил на репетиции группы самостоятельно, то это было бы бесконечное нудное нытье под плохо настроенную гитару, в котором нельзя было бы даже близко признать великие песни самой великой группы нашей страны XX века. Сам Макаревич был бы одним из тысяч «лесных братьев», которые под гитары за 7.50 пели свои песенки на туристских слетах. Может быть, он даже выиграл бы какой-нибудь Грушинский фестиваль, исполнив там философический блокбастер типа «Закрытые двери» или «Он был старше ее, она была хороша…». И никаких там тебе телеведущих, каэспэшников «не берут в космонавты». И никаких там писательских опытов — писать было бы не о чем. Разве что с аквалангом плавал бы да рыбу ловил…

Все, кто когда-либо писал о «Машине времени», тактично обходили вопрос, почему весной 1979 года от Макаревича дружно ушли все музыканты (в первую очередь это касается Евгения Маргулиса и Сергея Кавагое). Напомним, что последний вообще работал с Макаром со дня основания группы. В отличие от Женьки, который по своей еврейской сущности космополит и конформист, Кава так больше и не приблизился к «Машине», хотя изредка общался с Макарезичем в 80-е годы до своего отъезда в Японию. Напомню, что он даже отклонил приглашение участвовать в праздновании двадцатилетия «Машины времени» в 1988 году, куда приглашались все, кто когда-то работал в группе. Самурай, одним словом. Сказал — сделал. Так вот, журналисты говорили о каких-то «творческих разногласиях» или о том, что Макаревич якобы настаивал на официальном статусе группы, а Кава с Гулей хотели быть «подпольщиками». На самом деле группа распалась в значительной мере по совершенно другим причинам, а точнее, из-за патологической любви Андрея Вадимовича Макаревича к денежным знакам. Причем знакам, заработанным не только им лично, но и другими членами коллектива. Кавагое рассказывал о том, что в конце семидесятых годов Макаревич решил заказать написание клавиров ко всем полутора сотням песен «Машины времени» и официально зарегистрировать их в обществе по охране авторских прав. Но дело было в том, что значительная часть музыки ему не принадлежала. Целый ряд песен в процессе коллективной работы над ними получил музыку, на сто процентов отличную от той, которую приносил Макар. Кава знал об этом больше, Маргулис — чуть поменьше, но все равно знал. Всем было понятно, что за эти песни, вполне возможно, будут платить деньги, значит, за совместные произведения нужно было бы и платить всем. В этом смысле Кавагое и выразился, на что получил ответ, что «ресурсы распылять не надо» и что вполне естественно, что «главный автор», то есть Макаревич, будет делиться поступлениями с «соавторами» — Кавой и Маргулисом. Когда пошли первые гонорары, они стали оседать у Макаревича, причем контролировать их было невозможно. Вопрос становился серьезным, поскольку деньги за концерты делились по-честному, а авторские — кстати, не самые большие в то время — шли на Комсомольский проспект (потом на Ленинский, 37), где жил Макар. В общем, этот вопрос надломил отношения в группе, и в апреле 1979 года все было кончено…

Когда новый состав «Машины времени»: Макаревич — Кутиков — Ефремов — Подгородецкий — приступил к репетициям и записи первого альбома, вопрос об авторстве песен как-то не ставился. В первую очередь потому, что большинство из них уже было отрепетировано и отыграно старым составом и, соответственно, зарегистрировано за Макаревичем. Мы просто сделали новые аранжировки, поменяли звучание, а новые песни стали как бы «частью общего дела». А осенью 1979 года появился «Поворот».

Музыку, которая впоследствии стала самым исполняемым хитом последних 25 лет, я написал в тюрьме. Ну не совсем в тюрьме, а в казарме воинской части Внутренних войск МВД СССР в г. Александровке Белгородской области, где служил, охраняя зэков. Более всего эта мелодия была похожа на начинавшие тогда набирать силу итальянские хиты. Медленная такая, лиричная. До сих пор тешу себя надеждой, что найдется какой-нибудь италоязычный поэт, который придумает к ней стихи. Это будет второе рождение «Поворота», который не стыдно будет исполнить какому-нибудь Тото или Пупо. Когда я рискнул предложить ее для исполнения, Кутиков немедленно раскритиковал материал, говоря, что это нуднятина в стиле Макара. Потом попробовал сыграть ее быстрее. «Да это же прямо „Иглз” какие-то», — сказал обычно молчаливый Валера Ефремов.

1980 олимпийский год прошел под знаком «Поворота». Я нисколько не преувеличиваю, говоря о том, что в то время «Машина времени» по популярности стояла наравне с Высоцким и была неизмеримо круче Пугачевой, Леонтьева, Кобзона, Лещенко и прочих «официальных артистов». Говорят, что Высоцкий при жизни не увидел ни одной своей строчки, официально напечатанной на родине. Нам повезло больше. Но в 1980 году сложилась парадоксальнейшая ситуация: группа, которой было запрещено выступать в Москве и ближайшем Подмосковье, не имевшая не только ни одной пластинки, но и приличной записи новой программы, запрещенная к показу на ТВ и передаче по радио (за исключением «Radio Moscow World Service»), команда, которую мало кто слышал «живьем» и знал в лицо, вышла на первые места во всех появившихся в то время музыкальных чартах. Эти таблицы, носившие названия «хит-парадов» или «парадов популярности», составлялись по-разному. Там, где их готовили некие «эксперты», мы лидировали, но не бесспорно, а вот чарты, составлявшиеся по письмам читателей, показывали наше гигантское превосходство. Наиболее престижным в то время было попасть в «Звуковую дорожку» «Московского комсомольца». Это в конце восьмидесятых все хит-парады перешли на коммерческую основу, а тогда в газеты шли тысячи, десятки тысяч писем с одной строчкой: «Машина времени» — «Поворот».

Конечно, без некоторой необъективности не обходилось. Знаю, что наши «болельщики» рано поутру скупали весь розничный тираж «МК» с публиковавшимися в нем купонами, вырезали их и отсылали в редакцию. Много раз я видел на газетных стендах номера газеты с аккуратно вырезанными дырками, на месте которых должны были быть вожделенные купоны. Нам не был нужен никакой пиар. Когда я смотрю на современные предвыборные технологии с графиками, расчетами, гигантскими бюджетами, направленными на то, чтобы заставить людей выбрать какого-нибудь депутата, я вспоминаю восьмидесятые годы и наших преданных сторонников, которых были миллионы. И без всяких там Павловских, Лисовских, Чубайсов и пр.

В таблицах популярности 1980 года «Машина времени» занимала первое место как группа, «Поворот» — как песня, почти все мы — как инструменталисты, а Макаревич и даже Кутиков были в лидерах среди певцов, обгоняя, к примеру, Градского или Леонтьева, Наши песни к лету 1980 года стали появляться в сборниках (например, на пластинках «Тбилиси-80» или «С Новым годом!» «засветилась» крайне безобидная песня «Снег»). А магнитофонные записи, иногда жутчайшего качества, сотнями тысяч расходились по стране. При этом нас из-за похожего звука и близкого духа иногда путали с «Воскресеньем» или наоборот. Часто на одной стороне пленки была наша запись, а на другой — «воскресники». Но мы были неизмеримо больше известны. Весной 1980 года в «МК» была впервые опубликована наша афиша в качестве иллюстрации к статье «Поворот», которую написал не то Артем Троицкий, не то Женька Федоров. Теперь нас могли даже узнавать в лицо, хотя я лично на этом графическом изображении, сделанном отцом Макара Вадимом Григорьевичем и самим Андреем, мягко говоря, «не получился». Зато Макар, Кутиков и особенно Мелик-Пашаев были очень узнаваемы.

Кстати, говоря о том, что наши выступления были запрещены в Москве, я несколько погрешил против истины. Для нас просто были закрыты официальные каналы, но на «корпоративные вечеринки», как это называется теперь, запрет не распространялся. Мы играли в ДК МВД и в Школе КГБ, в НИИ и клубе газеты «Правда», на других ведомственных площадках. Иногда это было в качестве «шефства», иногда оплачивалось. Но большие площадки были для нас закрыты. В то время никто не выступал, к примеру, на большой арене «Лужников». Думаю, мы элементарно собрали бы полный стадион, причем не на один концерт. Во всяком случае, в провинции двадцати-тридцатитысячные стадионы были не редкостью.