Стихи ушедшего от нас Владимира Яковлева

СТИХИ К 23 ФЕВРАЛЯ
Почему не призовут повесткою
Меня снова в армию советскую?
Почему молчит тот военком,
Что прислал бумажку мне казенную
И назначил молодость бессонную?
Где лежит он? Под каким венком?
Где лежит страна моя огромная,
По которой от Баку до Гродно я
Мог проехать и проплыть без виз?! –
Дым клубится над ее руинами,
Над ее косыми украинами –
Хохот бесов да разбойный свист.
Пусть мы были немтыри и ватники,
Но мы были в космосе и в Арктике
И своей страной гордились мы!
Пусть носил я крестик свой под тельником
И ходил в пивбар по понедельникам,
И не зарекался от тюрьмы!
Но не нами предана и продана
И с кровавой жадностью обглодана,
И раздолбана, расчленена
Наша оклеветанная Родина.
И себя винить не стоит вроде нам,
Но – терзает, но – грызет вина.
И пускай не ты один безмолствовал,
Когда всем нам не хватало воздуха,
Когда самый главный, пьяный вдрызг,
О свободе громко философствовал,
И от их глумления бесовского
Ты в тоске и муке губы грыз!
Где же был тот военком советский,
Что бы мог призвать меня повесткой?
Под каким теперь лежит венком
И уже не вспомнит ни о ком?

Замыкаю свои уста.
Осеняю себя крестом.
Закатилась моя звезда
И погасла в окне пустом.
Ничего больше в мире нет,
Да и не было никогда –
Только ясный небесный свет,
Только горняя высота.

ПОСЛЕДНИЙ СОЛДАТ
– Налей-ка еще нам по «сотке», Тенгиз, –
Кричит через головы бывший танкист,
А ныне – бездомный калека.
– Я выпить желаю за взятый рейхстаг,
За ногу в кустах и за душу в крестах,
За нашу Победу. Налей-ка!
Ему наливает безмолвный Тенгиз,
Пока он бредет под осколочный визг
И вдовьи далекие вздохи, –
Пока он ногой деревянной скрипит
И давится воздухом, крепким, как спирт,
И ждет у обшарпанной стойки.
Он с хриплым надрывом глотает сто грамм,
Как будто срывает вагонный стоп-кран,
Чтоб выйти в ночной глухомани, –
Как будто вступает в последний он бой,
Чтоб снова прикрыть своей рваной судьбой
Страну, что лежит за холмами.
Последний защитник великой страны,
В которой всегда все верны и равны,
А коль не равны – то маленько.
… Бездомная вьюга свистит по холмам,
Качая во мгле привокзальный шалман…
– Я выпить желаю. Налей-ка!
ПУРГА
Все заносит степная пурга,
Все до неба заносит –
Старый дом и высокий курган,
И кресты на погосте…
Все заносит старуха-пурга,
Завируха степная,
На границах людского мирка
В белом мраке стеная…
Все заносит ночная пурга,
Все на свете заносит…
Навивает густые снега
На небесные оси…
Наметает сугробы до крыш,
До сквозных колоколен…
Выйдем утром в морозную тишь,
Дров побольше наколем.
И. зажегши их в русской печи,
Колыбель покачаем.
А потом будем души лечить,
Как положено – чаем.

* * *
Вечных странствий ветер горький,
Дым разлук, летящий вслед…
Дом высокий на пригорке,
Дальних окон тихий свет.
Блики скользкие на ставнях,
Листьев взлет и крыльев взмах –
Где-то там, в сиренях давних,
В летних ливнях, в легких снах.
Первый снег в твоих ладонях,
Мерзлых рельсов первый стык –
Где-то там, в пространствах дольных,
В долгих снах, в полях пустых.
У ИКОНЫ ЧУДОТВОРНОЙ
У иконы чудотворной,
На краю юдоли смертной,
В глубине огнеупорной,
В круговерти беспросветной,
Мою душу ангел тронул,
Тихий ангел за плечами…
У иконы чудотворной
Улеглись мои печали.
У иконы чудотворной
Божьей Матери Моденской,
Где с молитвою упорной
И почти с мольбою детской
Вы ловили взор бездонный,
Восходя в печали светлой,
У иконы чудотворной,
На краю долины смертной…
Где лампады свет бессонный
Замирал во мгле рассветной –
У иконы чудотворной,
Над моей страною бедной.

ТИШИНА
Тишина тяжела и густа, как тузлук,
Пока первое слово не сказано вслух,
Пока утренний снег из-под облачных стрех
Не спускается в русла полунощных рек,
Пока холод шуршит по углам, как мизгирь.
И не слышно собак. И не видно ни зги.
Пока в мире и в доме царит тишина,
Моя доля горька, моя жизнь тяжела.
И качается жребий на чаше весов,
И смертельная сталь обжигает висок,
Пока губ не касается воздух и звук,
Пока верное слово не сказано вслух.
Прозвучит ли оно в тишине гробовой,
В тишине гробовой да в ночи мировой,
Где не слышно собак, где не видно ни зги,
Где на сердце ложится дороги изгиб,
На которой не счесть ни крестов, ни разлук?
Пока вечное Слово не сказано вслух.

ЭКСПРОМТ ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ
Опять пошаливает печень –
Подкатывает тошнота.
И успокоить дуру нечем –
И желчь густа и кровь не та!

Пессимистичненькое
Никому на свете человек не нужен!
Вот уходит он из жизни навсегда,
Словно первый снег по зимним лужам –
И ни памяти, ни вести, ни следа.

МАТУШКА
Вьюга гуляет у старенькой пристани,
Где я из проруби воду беру.
Нету на свете деревьев расхристанней,
Чем эти вербы на зябком ветру.
Нету на свете души неприкаянней,
Чем эта птица у темной воды.
Вьюга гуляет по белой окраине,
Ходит по самому краю судьбы.
Дома меня дожидается матушка –
Та же улыбка и прежняя стать.
Сели бы с ней под иконами рядышком –
Рядышком мы, а рукой не достать.
Рядышком мы, а словечка не вымолвить,
Не пересилить глухой немоты –
Не упросить, не оплакать, не вымолить,
И не позвать из пустой темноты.
Вот и бреду я с обмерзшими ведрами,
Полными долгой печали моей…
Вьюга свистит над живыми и мертвыми,
Плачет навзрыд среди русских полей.

БУДЕМ
Будем порванный невод чинить –
Из пространства выпутывать нить
И сшивать деревянной иглой
Свежий ветер с рассветною мглой.
Будем лодку смолить ввечеру.
Будем жизни тянуть бечеву
Сквозь железные звенья излук,
Через темные воды разлук.
На закате подняв паруса,
Будем плыть сквозь ночной палисад
Между белых весенних стволов
По течению смыслов и слов.
А когда станет в небе светать,
Будем невод по небу метать –
И выцеживать звездную медь,
И вытягивать легкую смерть.
И держать перед Богом ответ
За весь этот неправедный свет.

* *
Пока еще все живы,
И брезжит этот свет,
Не верьте сказке лживой
О том, что смерти нет.

* * *
Плывет на небесном облачке –
На утлой, дырявой лодочке.
Свистит в свою птичью дудочку,
Спускает на землю удочку.
– Кого ты поднимешь, ангел мой,
Из праха, из персти лагерной?
Возьми мою душу грешную,
Всю муку мою кромешную!
Ни звука в ответ, ни отклика,
Ни образа и ни облика.
Плывет золотое облачко.
Течет моя утлая лодочка.

ВЕТЕР
Выметает ветер-дворник
Наши души из Москвы
Вместе с дымом в подворотнях,
Вместе с ворохом листвы.
Выдувает, словно воздух
Из-под узких мостовых –
Из разломов девяностых,
Из колодцев нулевых.
По Варварке и Покровке,
По Неглинке и Тверской
Гонит наши сны и склоки
И кружит их над Москвой.
И любовь, что гибла с нами,
Тащит, словно воробья,
Через морок, через память,
Через сумрак ноября.
…Заметает пьяный дворник
Наших судеб ветхий след…
Но Господь в пространствах горних
Видит нас. И брезжит свет.

САШКА
Кто заплачет над Сашкой Якутом,
Над московским пропащим бомжом?!
Вот лежит он, рассветом окутан,
Финкой резан и водкой сожжен.
Вот качается тенью бездомной
В жуткой бездне за тонким ледком.
И летят над судьбой его темной
Стаи птиц и кричат далеко.
Свищет ветер над Сашкой Якутом,
Режет листья острее ножа
Над землей, по которой разутым
Он ходил, и в которой лежать
Нам придется когда-нибудь вместе,
Подпирать верстовые столбы…
Как не выкинуть слово из песни,
Нас не вынуть из общей судьбы.

АВГУСТ
Гулко ударилось яблоко оземь.
Всхлипнула птица в саду.
Крылышком острым, хрустящим, стрекозьим
Август сверкнул на лету.
Стих на мгновение ветер, задувший
Лампу… Но ширится свет,
Прямо с небес протекающий в души
И шелестящий в листве.

8 сентября 2015 г. • – день рождения Натальи Гончаровой

Вот приходит осень золотая
С именем летающим – Наталья.

* * *
Вот и мама приходит во сне,
Мнет косынку.
Слышу голос, звучащий извне:
– Как ты, сынку?
Вот и батька заходит в мой сон
(Где ты, водка?)
Со слезою во взгляде косом:
– Как ты, Вовка?
Только брат задержался в пути:
– Где ты, братка?
Только ветер осенний гудит:
– Где ты, батька?

* * *
В золотом кружевном полушалке
Заповедных заволжских лесов
Ты стоишь от меня в полушаге
И туманами застишь лицо.
До разрыва в груди, до озноба
Мне глотать их свинцовый настой
Вместе с горечью неба сквозного
И дотла прогоревшей листвой.
Побирушкой, калекой безногим
Мне ползти мимо этих дорог,
Заливая тоской опресноки,
Что подал мне твой нищий народ.
Мне страдать этой мукой бездомной
У порога родимой избы,
Этих листьев предсмертной истомой,
Этим холодом общей судьбы.
И последним раскаяньем поздним
О годах, что расстратили врозь.
… Кружевной полушалок. И осень.
И рябины кровавая гроздь.

***
Если Бог отражается в небе и водах,
То дьявол – в нефте- и газопроводах.

МОЙ КОТ
Как на голландском полотне,
Он проступает в полутьме –
Глаза из злата.
Который день, который год
Ко мне приходит этот кот –
И нет с ним слада.
Приходит он с ночным дождем,
Когда я болью пригвожден,
Когда мне тошно.
А он, бессмертный, как Енох,
Поет, что я не одинок –
Он знает точно.
Он знает мир и свет иной
И что сосед мой за стеной
Не вяжет лыка.
Он древних звезд читает вязь
И всех событий видит связь –
Мой кот-мурлыка.
Летят светила в окна к нам
И дышит пьяный океан
Среди потемок.
А он гоняется с волной
(И наплевать, что я больной) –
Смешной котенок.
Прямой и резкий, как вердикт,
Он мне про истину твердит,
Впадая в догму…
Но, если он, хотя бы раз,
Не явится в урочный час,
Я точно сдохну.

Ко мне приходит ночью рысь
и начинает сердце грызть –
не потому что злая рысь,
а потому что в сердце грусть.
А иногда приходит крысь,
но я кричу ей сразу: “Брысь!”

ПРЕОБРАЖЕНИЕ
Петух меня разбудит в Плёсе
В Преображение Господне,
Когда душа о счастье просит,
Преображаясь на восходе.
Когда еще небесный пламень
Плывет огнем неопалимым
Над голубыми куполами
И тонким сводом тополиным.
И вечной кистью Левитана
Преображает в буйство красок
И Волги плёс, и блеск металла,
И блики яблочного Спаса.

* * *
Смертью тронут, жизнью трачен
И не должен никому,
Я бреду рассветом грачьим
В гиблом яблочном дыму.
В тихом омуте больничном,
Где рассвет похож на бред,
Был застукан я с поличным
Медсестрой, идущей вслед.
И по зыбким коридорам,
Под неоновым дождем
В темном облаке бредовом
Был на пост препровожден.
Чтобы заспанный охранник,
Отпустил меня за так,
Чтоб навек я сгинул в ранних
Зябких яблочных садах.

Начинается август стрекозий
Звездопадами, криками сов,
Сладким солнцем на абрикосе,
Васильками среди овсов.
Вот пройдет он со звоном стрекозьим,
Паутинкой слетит с потолка –
И потянется долгая осень…
Жизнь проходит. И вся недолга.

Видно, в жизни совсем все непросто.
Или всему наступает конец –
Если русский из Днепропетровска
Идет на восток и бомбит Донецк?!

АЛКОГОЛИЧЕСКИЙ ПЕЙЗАЖ С НАТЮРМОРТОМ
В небе облачко,
Словно с дымом колбочка.
На столе – бутылочка,
Яблочко и воблочка.

* * *
За калиткой с разбитой щеколдой,
И за речкой, где зреет ранет,
За счастливой такой и недолгой
Нашей жизнью, сходящей на нет.
За разлукой и мукой кромешной,
За судьбой, обрывающей след.
И – сквозь свет, проникающий вежды!
И – сквозь мрак, проникающий свет!

* * *
Мой белый кот, ушедший в зазеркалье,
Порой мне подает оттуда знак:
Зеленым оком в глубине сверкая,
Рассказывает он о странных снах.
И руку мне царапает до крови,
Когда, прильнув к ней, словно царь Давид,
Поет о том, как ночь стекает с кровель,
Как ветер воли – зол и ядовит.
Мой черный кот, живущий в зазеркалье,
В мой сон глядит с усмешкою творца.
И зрак его, как воздух, вертикален.
И узок свет его. И нет ему конца.

МАМИНЫ ЦВЕТЫ
Как эти дни безудержно горьки –
Беззвучный воздух и прохладный пламень!
И догорающий на клумбе георгин,
И брызги ос, и дальний голос мамин.
И дымное струение стрекоз
Над розами, над астрами, в сирени…
Как будто тихо здесь прошел Христос,
И стал весь мир прозрачней и смиренней.

Скажет: “Пасти коз поди!”,
Отвечу: “Спаси, Господи!”

Бывают дни, когда мне плохо,
Когда, тоскуя и любя,
Я в небесах не вижу Бога
И ненавижу сам себя.

ДОЖДЬ ИДЕТ
Дождь идет по российской глубинке –
Мельтешит по суглинкам дорог,
Обрывает кусты голубики,
Обивает родимый порог.
И висит над пустой колокольней,
Утекая в бездонный песок.
И сбивается с рифмы глагольной,
И бросается наискосок.
Он идет по бескрайним просторам
Летописной ковыльной Руси.
Остывает в лесах за Ростовом,
За Непрядвой в полях моросит.
Он идет по заброшенным весям,
Где давно не осталось живых,
По таежным ночным поднебесьям,
Мимо вышек сторожевых.
Мимо лагерных страшных погостов,
Где рассвет – неизменно кровав,
Где от слез задыхается воздух
И от горя чернеет трава.
Он идет мимо тюрем, где до сих
Пор стреляют в затылок, в упор,
Где во тьме надзиратель гундосит
И уводит в глухой коридор.
Мимо черных разбитых землянок
С полосою, свинцовой, сплошной,
И солдатских высот безымянных
Он идет – проливной, обложной.
И встает у межи той последней,
Где кончаются беды и ложь,
Этот долгий, безудержный, летний,
Этот теплый, сверкающий дождь.

Прочтешь иной стишок –
И заворот кишок
Вам обеспечен,
Заноет сердце
И заломит печень.

ЭТОТ ДЕНЬ
1
В этот день, простылый, непогожий,
Дождь – такой же, как и я, прохожий –
Тащится по скверам городским
Мимо мокрых голубей и кошек,
Так сегодня на людей похожих
Хмуростью и взглядом воровским.
Этот день, на прежний не похожий,
Холодком скользит, шуршит по коже,
Как листва под меленьким дождем
На границе воздуха и тверди.
В этот день я в собственном бессмертье,
Как вчера, уже не убежден.
2
Этот день, лучами промываем,
Катится со стареньким трамваем
Стуком отмеряя каждый стык,
К тучам, подступающим с окраин,
Где осенний свет почти сакрален
В голых рощах и полях пустых.
Где еще верней и обостренней
Слышишь каждый шорох посторонний,
Каждый всхлип над вечностью болот,
Каждый вдох и выдох, каждый отзвук
И под крыльями звенящий воздух –
Ангелов невидимый полет.
3
Муторный, докучливый, дотошный,
Дождь стирает об асфальт подошвы.
Дождь смывает все, что было здесь:
Контуры домов, следы прохожих,
Силуэты птиц и взгляды кошек –
Все, что будет и что было днесь.

Дух Святой, Господь Животворящий,
Царь Небесный, возносящий ввысь,
И Податель Жизни, в нас звенящей,
И Хранитель Истины, – явись!
Как Ты нужен, Светозарный, ныне!
Так сойди же и вселися в ны,
Погибающих в пустой гордыне
Посреди оболганной страны!

ПО МОСКВЕ БЫ ПО РЕКЕ БЫ…
По Москве бы по реке бы переплыть через Москву,
Перейти бы сонный город по рассветному песку,
Через плесы теплых улиц, через заводи дворов,
Через вечных трех вокзалов заревой водоворот.
По Москве бы по реке бы переплыть через тоску
Мимо нищих, мимо пьяных, мимо уличных паскуд,
Мимо властных коридоров, мимо тюрем городских,
Мимо свалок, мимо лавок, мимо сходок воровских.
Никого бы в этот раз я в этот путь с собой не взял,
Потому что брать с собою никого туда нельзя,
Потому что от Большого Москворецкого моста
Понесет меня по жизни самый лютый ледостав.
Потому что позади меня весь этот долгий день
Будет буйствовать на улицах июньская сирень,
Будут школьники вчерашние спешить на выпускной
И кресты небесных храмов плыть над летнюю Москвой.

Что же ты наделала?!
Платье белое надела ты.
И такая вот – вся белая –
Как назло пошла на дело ты.
Замели, арестовали,
А потом же приставали.

ВОЛГА
Правый берег у Волги – пологий,
Левый берег – обрывы, яры.
Облака по воде, как молоки,
Вниз по Волге плывут мимо рыб.
А за Волгой в хмельной поволоке,
В волглой хмари – иные миры.
Левый берег у Волги – рыбацкий,
А на правом живут казаки.
Рыбаки ловят рыбу до Пасхи,
Когда снизу идут косяки.
А потом отдыхают по-барски
Или гибнут от русской тоски.
Если в Волге гуляют белуги,
Если с неба льет как из ведра,
Разверзаются хляби и глуби
И над хлябями рвутся ветра –
Будто сабля сейчас приголубит,
Будто пуля прожжет до нутра.
Будто выскочит всадник раскосый
На заросший осотом откос –
И завьются латунные осы,
И вонзится хазарский норд-ост
В правый берег – в поля и покосы,
В левый берег – в песок и погост.
Если солнце за Волгою канет,
И вода ее станет темна,
Будет Волга шуршать, как пергамент,
И вязать в темноте письмена.
Если бросить во тьму эту камень –
Голубым полыхнет глубина.

ХОЛМ
Ходит ветер над морем Хвалынском,
Гонит к северу полчища волн –
Там на севере в небе калмыцком
Поднимается глиняный холм.
Кроме скудных верблюжьих колючек,
Не растет на холме ничего.
Только угли от молний гремучих,
Вечно тлеют в пыли кочевой.
Но, когда задувает моряна,
Выгребают белуги из волн
И плывут к тому берегу прямо,
Где стоит одинокий тот холм.
Что за древняя жуткая сила
Загоняет их в темень холма,
Чтобы сгинуть им в омуте ила,
Как о том утверждает молва?!
Мне рассказывал кто-то из местных,
Что в такие тревожные дни
Слышен гул в его глиняных безднах
И видны над вершиной огни.
А когда затихает моряна,
Ей на смену приходит норд-вест.
Он на юг гонит воду упрямо
И ломает деревья окрест.
И, разбитые этим норд-вестом,
В нижнем мире, чужом и глухом,
Снова звездам и ветру отверстом,
Прорастают белуги сквозь холм.
Чтоб, цепляясь за жабры и ветви,
Выполз следом железный мертвяк,
А за ним – те русалки и ведьмы,
Что сидеть будут там на ветвях.

Владимир Яковлев
16 января 2015 г. •
Нет покоя у Дона кыпчакским орлам.
Путь за Доном – неясен.
«Не пойду против неба» – сказал Тамерлан
И ушел восвояси.
И ушли восвояси все конные тьмы –
За Азов и за Каспий.
Улетают века сквозь ночные дымы,
И слагаются сказки.
Что за огненный ангел явился Хромцу
На распутье на русском?
То узнают доподлинно швед и француз,
И германец под Курском.
То запомнит навек каждый храм на крови
И впитают все корни.
А пока только ночь. Только степь да ковыль.
Только промысел горний.
КОСТРЫ ЗА РЕКОЙ
Мы поили коней в нашей древней реке.
И поводья, как змеи, скользили в руке.
И текли по воде бесконечные тени.
А на том берегу загорались костры,
освещая людей и за ними кресты.
Но лежала река между нами и теми.
Но лежала река на границе времен…
Мне ладони ожгло сыромятным ремнем –
это конь им рванулся навстречу,
к тем, ушедшим, которых вовек не вернем…
Вечный мрак за рекой прошумел вороньем
и сгустился, кострами просвечен.
То ли звезды свистят надо мною во тьме,
то ли угли шипят, разгораясь на дне –
цепь костров за рекою не гаснет.
Вот я вижу, как воин взлетает в седло,
обнажает пылающий меч – и светло
тем, кто шел с ним на битвы и казни.
От копыт их коней разлетается прах.
И гремит в небесах конский топот и храп.
Мы слезами их путь оросили!
И клубится меж нами, как бездна, река,
омывая полынной водой берега –
и поля и погосты России.
ХОДИЛА БОГОРОДИЦА ПО МУКАМ
Ходила Богородица по мукам,
По адовым кругам – и с каждым кругом
Все меньше оставалось бренных сил.
И плакала, сердешная. И тихо
Просила не спешить архистратига.
Но шел вперед небесный Михаил.
По тернию, по угольям босыми
Ступая ноженьками, думала о Сыне.
По зыбям мертвым и пустыням шла,
Где ни одной звезды на небосводе,
Где страшен гнев, где темен лик Господень,
Где участь всех горька и тяжела!
И молнии, разящие из мрака,
И вихри, восходящие из праха,
И души, вопиющие из ям –
Все сердце материнское объемлет,
Всем жалобам, мольбам и воплям внемлет.
И лик ее любовью осиян.
В кромешной тьме цинизма и безверья
Бреду, как пес, мучительно трезвея,
На тихий свет, что теплится вдали.
Спаси, Пречистая, глухие души
От муки атомной и смертной стужи.
И жажду истины любовью утоли!

БРАКОНЬЕРСКАЯ ИСТОРИЯ
Пальцы тревожила тяжесть ножа –
лезвия сталь остра.
В белое горло вонзил и нажал,
и распорол осетра.
Чуял, покорное тело кроя, –
много икры он даст.
Вынул, руками раздвинув края
раны, и выложил в таз.
И осетра, что от боли стонал,
молча свалил через борт.
Дрогнула глубью речная страна –
жив был осетр, а не мертв.
Плыл он, живот свой разрезанный сжав,
звезды с водой глотал.
Как холодна, как чиста и свежа
эта родная вода!
А человек смыл кровавую грязь
с пальцев – река унесет…
Сколько потом бы ни ставил он снасть,
вытащит – мертвый осетр.

С радостью, с молитвами Христовыми
Ухожу на все четыре стороны.
С мокрыми ветрами и сиренями
Ухожу за все четыре времени.
Ухожу дорогами солдатскими –
Адскими кругами сталинградскими.
Долгими ночами госпитальными
С голосами и гудками дальними.
По обрывам снов, по узкой досточке,
Где уже истлели наши косточки.
Ухожу в сырой рассветной роздыми,
Разодрав снегов тугие простыни.
По туманам рек, по хляби мартовской
Ухожу туда, где встречусь с матушкой.
Где с батяней разопьем по стопочке
Его горькой, как судьба, настоечки.
Где остановлюсь у края самого,
Все переживу и вспомню заново.
В тишине, под золотыми кущами,
С небесами, на закат текущими.